20.09.84
Уж как меня мамашка умоляла, чтобы я написал сразу по убытии её в Москву, а собрался я только сейчас. Меня со вчерашнего дня отправили в наряд по автопарку. Честно сказать, работа здесь – не бей лежачего. Открывай, да закрывай ворота, пропуская машины. Но мне что-то здесь не нравится. И заняться больше ничем нельзя, и от ворот никуда не уйдёшь. Лучше бы в караул пошёл. Но отказался. Точнее, в армии не принято как-то отказываться, я попросил Джабраилова, чтобы меня в караул не ставили из-за ног. Чтобы хоть как-то подлечить ноги, пользуюсь стрептоцидом. Помогает очень хорошо. А лечусь я следующим образом: беру две таблетки, и над ранкой, начинаю их скрести друг о друга. В итоге – ранка засыпана.
Ждали “ Тревогу “ учебную, не дождались. Может, этой ночью будет. Очень не хочется куда-то бежать, но нужно. А если что? Тоже не захочется?
Вчера сдавали зачёт по политподготовке. Целый день до наряда проходили в парадках, напарились всласть. Иные снимают китель, а на рубашке здоровые, рваные мокрые пятна. Зачёт получился очень даже “на уровне “. Поначалу, задолго до этого, капитан пужал нас всякими ужастями этого зачёта. Настаивал, чтобы в тетрадках по политподготовке были все темы, все листы. Проверять будут. Я, наивный, имел глупость поверить во всё это и лихорадочно подклеивал все листы и восстанавливал все темы (так и не восстановил). И вот, наш капитан капал, капал на мозги, а перед зачётом скромно заметил:
- Я понимаю, что выучить все темы как следует вам, ребятки, не удастся, так давайте же, я вам дам по одному вопросику, а вы уж будьте усердненьки, не посрамите своего командира. Чтобы каждый свой вопрос вызубрил, наизусть выучил.
Мы радостно, удовлетворённо и понимающе загудели и пообещали исполнить командирску волю.
В понедельник состоялось торжественное открытие итоговой проверки. Для начала провели строевой смотр, то есть, помимо того, что мы показывали, как нас научили топать сапогами в такт по асфальту и орать песни, у нас проверяли наличие клеймений (это на подкладке всего обмундирования, за исключением нижнего белья, хлоркой вытравлен номер военного билета владельца), расчёсок, платков и всего прочего, чем должен обладать настоящий защитник Родины. К нам по этому торжественному случаю были приглашены два полкана откуда-то сверху, нас “ торжественно “ построили. Хотя, как можно построить “ торжественно “, я не понимаю. Это с замедленными движениями и со значительно-глупыми лицами, что ли? Наш полковник доложил одному из приехавших полканов о готовности части к итоговой проверке, и начались выступления “ из народа “. На этом можно было не останавливаться, но там выступал…и я тоже. Перед самым построением один из тех майоров, которых немало у нас в армии при штабах, и которые отличаются умением произносить политически-выдержанные и грамотные речи любой сложности, не заглядывая в текст, остановился перед нашим взводом, проницательным взором отца-командира окинул нас с Мишкой и обратился к Кривоногову с просьбой выделить человека для выступления. Кривоногов пожевал губами, сощурился (он всегда жуёт губами и щурится, чем напоминает умалишенного) и, соблюдая субординацию, обратился к Джабраилову:
- Ну, кто у тебя может? Вон, я знаю, Бролевецкий (тут он почему-то назвал Мишку совсем другой фамилией, чем довершил впечатление сумасшедшего) или вон, этот…!
И он указал на меня. Мишка после такого оскорбления выступать отказался наотрез, так что защищать ораторскую честь взвода выпало мне. Майор, проникновенно глядя мне в глаза, задушевным, грудным голосом так складно и ловко изложил суть того, что мне предстоит сказать, что я, зачарованно внимая этой музыке, очнулся только тогда, когда он уже отходил от меня с пожеланиями удачи. Сообразив, что ничего не понял, я стряхнул оцепенение и побежал за ним уточнять. Перед самым выступлением у меня сердце совершенно явственно прослушивалось без помощи стетоскопа. Ощущение, сродни тому, что я испытал перед прыжком с 10-тиметровой вышки. Передо мной выступали, опять же, соблюдая субординацию, майор, прапорщик и сержант. Все он читали по бумажке. И вот: “ Слово для выступления предоставляется отличнику боевой и политической подготовки, курсанту 3-ей учебной роты…”. И прозвучала так мною не любимая моя фамилия. В ответ на этот призыв из серо-зелёной массы с выпученными от удивления глазами, выдрался долговязый, нескладный “ отличник “ и побежал к микрофону. Очутившись перед микрофоном, я вовсе оробел. Но тут вспомнил фильм “ Директор “ и домашним голосом, слегка запнувшись в начале, произнёс:
- Ну, что хотелось бы сказать…
После этого кратенько, но по сути, изложил заданное и, под аплодисменты и одобрительные улыбки, вернулся в свою “Alma Mater”, то есть в строй. Вот такой случай.
30.09.84
Всё-таки, дурацкая бумага! Маленькая какая-то. Но, лучше у меня нет, и теперь можно писать туалетные мемуары, так как этой бумаги у меня навалом, и используется она не всегда для писем. Во всех наших “ ученьях, трудах и походах “ ощущается предчувствие близкого конца. Ведь, правда, осталась неделя с половиной, и начинаются экзамены. Продлятся они до 15 числа. Пятнадцатое число таит в себе ещё одно открытие, сделанное мной в токарне, куда я зашёл позавчера. Этот парень, что вместо меня, жаловался, что его считают лентяем, хотя я лично убедился, что от станка он не отходит. Так вот, 15 октября приезжает его взвод, и он начинает учиться, а, следовательно, вместо него могут опять поставить меня. Хуже известия он мне сообщить не мог. Я уже настроился на работу на аэродроме, на машину, а тут…на тебе! Теперь опасаюсь, что ребят всех отправят, а меня задержат, пока этот хмырь не сдаст экзамены, и поеду я неизвестно куда в одиночку.
Уже пришла разнарядка. Из нашей роты в 150 человек, 52 отсылают за границу. Вообще, совершенная неопределённость, подвешенное состояние. Вот, хотя бы вчера. Пошли с утра учиться. Надели всё чистое, взяли тетрадки. И вдруг, после развода нас ведут к складам. Там нас встречают какие-то майоры и капитаны, и каждый набирает себе по 2-3 человека. В итоге, из 30 нас остаётся 11, я в том числе. Узнаем, что нам уготована работа в свинарнике. Делать нечего, ” с судьёй не спорят “, да и выработанная за пять месяцев привычка беспрекословного подчинения успокоила меня, и я, уснув в машине, лишь только сел (что подтверждает моё душевное равновесие в тот момент), проснулся уже у ворот свинарника и мысленно проклял всех свиней на свете, их тупую сущность, противные рожи, не менее противную их еду и совершенно уже страшенную грязь, в которой мы под конец дня изваливаемся хуже, чем сами обитатели свинарника. А о запахе, который от нас исходит, лучше не вспоминать. Но это замечается только по приезде в часть, на свежий, нормальный воздух. С другой стороны, я заметил, что между свиньями и людьми много общего. Прежде всего, стадное чувство. Стоит одной свинье взвизгнуть и рвануться, или просто неторопливо направиться к еде, как вся орава, не глядя ни на что, прёт отчаянно следом. Когда идёт кормление, мы перегоняем их в другую клетку, где они стоят плотно, одна к одной, как патроны в обойме, навострив лопоухие уши, и настороженно глядя пронзительными, чёрными, как у Джабраилова, когда он злится, глазками. Первые пугливо, готовые тут же получить веником по морде, и, визжа, броситься, прямо по спинам своих товарищей в задние ряды, медленно наступают, подпираемые сзади. Время от времени возбуждённый рёв, хрюканье и визг стихают, и тогда вся толпа стоит неподвижно, махая хвостиками, слегка поводя в ожидании слюнявыми пятаками. Это то, что творится на улице. В корпусах живут матки с детками. Эти свиньи толще намного и сопровождаются своими маленькими копиями, такими же пугливыми. Мы у них тоже убираем. И вот, я забыл закрыть дверцу клетки. Свинья спокойно выплыла оттуда, после чего, увидев, что её заметили и намереваются вернуть на место, рванулась и, на моё удивление, поскакала не хуже заправского рысака, размашисто, взбрыкивая своими парными задними копытами. Что делать?! Конечно, ловить. Мы с Олегом пытались её загнать, но эта стерва, увидев, что её загнали в угол, с отчаянием окружённого противника бросилась прямо на нас, заставив нас прижаться по обеим сторонам клетки, и, торжествующе визжа, скрылась на улице. Тут мы вовсе перепугались, не дай бог, кто увидит, помчались за ней на улицу, но, выбежав из дверей, увидели её, стоящей с обратной стороны двери. Как только она заметила нас, тотчас включила всю прыть, на которую я когда-либо видел способных свиней, и, к нашему облегчению, унеслась обратно, под крышу. Когда мы робко вошли в свинарник, но злые и непримиримо враждебные ко всему свиняче-кабанячьему роду, было тихо. Свиньи нигде не было видно. Пройдя чуть дальше, до того места, где коридор между клетками просматривался в обоих направлениях, увидели в конце, противоположном тому, где находилась её клетка, нашу “ красавицу “. Она стояла, широко расставив ноги, напружинившись, и тяжело смотрела на нас, подрагивая ушами. Но всё-таки, нам, лопатами и пинками, удалось её загнать в клетку, где она, гадина, могла спокойно отдохнуть, а нам ещё предстояло убирать за ней дерьмо. Свинья во всех отношениях. Зато нас поблагодарили за усердие и попросили приезжать ещё. Я проникся добрыми чувствами к той женщине, но вряд ли придётся ещё раз её порадовать. Есть и более насущные дела.
02.10.84
Решил не дожидаться вашего письма и послать фотографии. Вас может немного удивить тот мальчик с большими ушами. Это Лёша Учитель, мать которого так понравилась Аньке. Правда, я его зову “ Ушаттл”, сами видите, за что. Вообще, прозвища, которые непроизвольно вырываются у меня, приживаются. Это нехорошо, конечно, потому, что прозвища, хоть и меткие, но от этого ещё более обидные. Но, случайно обронённые, они охотно подхватываются ребятами, и потом никакими силами не вытравить их в их сознании.
Теперь точно известно, когда у нас экзамены и сколько они продлятся. С 10-го по 15-е октября. После этого мы деньков пять ещё поживём, и айда! Становится совершенно ясно, что начальству мы уже “до фени “, сержанты донельзя ослабили свой контроль, ну и правильно. Нас уже воспитывать бессмысленно, пусть поберегут силы для новобранцев. И потом, единственное, чему они могли нас научить – это ходить строевым шагом. Но, если в учебке, где сплошная показуха, это считается необходимым, то не думаю, что в боевых частях этому умению уделяется столько внимания и времени. Если всё время посвящать шагистике, когда же Родине служить? Да, и не на то учат водителей. Водитель должен ездить лучше, чем ходить. Вот вчера, у нас был 500-километровый марш. Это, конечно, тоже была показуха, так как досталось нам каждому проехать всего по
06.10.84
Даже как-то совестно. Ну, посудите сами, четыре письма уже получил, а ответить всё никак не соберусь. Столько всего у меня тут, и хорошего, и плохого. И с такой скоростью всё чередуется, что не успеваю разобраться, что к чему. Видимо, это расплата за мою относительно спокойную жизнь здесь.
Первым делом хочу успокоить мамашкину, вечно мятущуюся душу. Бандероль я получил и пишу сейчас новой ручкой. Опять я богач, каких свет не видел. Всё сладкое благодарно растаяло во рту нашего наряда. Чтобы было понятно, я сейчас в наряде по роте. Предыдущую ручку я нашёл, но, видно, такая уж у неё несчастливая судьба, если пришлось ей расколоться. Просто я её как-то кинул, и она, ударившись об асфальт, чуть треснула, что, впрочем, не мешает ей писать по-прежнему хорошо. Наверно, я её Мишке подарю на прощанье в знак наших давно уже треснувших отношений. Чтобы не забыть. Когда нас отсюда будут отсылать, на дорогу выделят дней 5-6, а то и более. Следовательно, если я полечу на самолёте, то через два часа я уже буду в Москве, и дня три смогу побыть дома. Вышлите мне, пожалуйста, почтовым переводом, лучше телеграфом, 30 рублей, если вы, конечно, не против моего приезда. Если же не хотите или нет денег, то не стоит и тормошиться. А если вышлете, и ничего не выйдет, я их вышлю обратно. Слово дворянина!
Теперь про наряд. Мы с Мишкой до того оборзели, что сами попросились в наряд со среды на четверг. Надо было видеть изумлённую мордочку Джабраилова, который, тем не менее, тут же заменил нами тех, кто должен был заступать, а дежурный по роте, Эдик Фактурович (он считает себя белорусом, ну и пусть считает), схватился за голову. Про нас гуляет мрачная слава работяг с тунеядским прошлым и не менее обнадёживающим будущим. Весьма зряшная, надо сказать, так как весь наряд мы “оттащили” на совесть, и всё бы закончилось хорошо, если бы не заявился этот придурочный Ступников. Он же не может не придраться, и, как ни странно, придрался он к Эдику, который в то время как прапор делал ему разнос за третьего дневального, за то, что тот сел на его любимую тумбочку “для прочитанных писем”, беспечно крутил перед его возмущённым рылом ключами от всех помещений роты (жаль, не попал!). Потом, вдохновлённый и раззадоренный, решил он проверить качество нашей уборки. Из таких углов умудрялся он доставать пыль, что не каждый таракан туда заглядывает. И закончилось, как это и бывает, всё мной. Я как раз стоял на тумбочке, и он у меня поинтересовался, куда ушёл каптёр. Я же имел неосторожность ответить ему, что знать не знаю, ведать не ведаю. В ответ он изгилялся и ехидничал минут пять. Всё тут пошло в ход, и, в конце-концов, увидев у меня в руке Мишкино письмо, которое тот забыл на тумбочке, поинтересовался, что это у меня за письмо, и неужели я его так и не отдам ему, как и в прошлый раз. Я его обнадёжил, что ничего с прошлого раза не изменилось. Тогда он, как всегда очень логично, он пустил в ход своё “коронное” оружие:
- У вас, наверно, и книга где-нибудь здесь есть? У вас есть такая тенденция.
Что поделаешь, товарищч прапор любит такие вот громкие и сложно-непривычные для собственного языка слова, коими швыряется направо и налево, не всегда точно улавливая необходимость этого слова в данный момент.
- Ишь, какие АГНЕЦЫ стоят, - как сказал он, увидев, что на его очередной разнос, ребята, ещё не научившиеся относиться к нему снисходительно, восприняли его бред всерьёз и стояли, понурив головы с навернувшимися слезами раскаяния. Впрочем, этого никто кроме меня не замечает, а, следовательно, это весьма благодатная почва для процветания его “вы –
сокомудрых и высокоучёных” речей. Очень он хотел нам досадить, и вот сегодня мы узнаём, что идём в наряд по новой. Я воспринял это известие спокойно, так как меня утешает мысль, что суббота и воскресенье всё равно в этой части света не выходные. Мишка повозмущался, поругался и, наконец, выпустив пар, также спокойно стал готовиться к наряду. Не чёрная, всё-таки, у меня жизнь. Вчера была вообще лафа. Мы работали до 2-х часов на личной даче одного делового человека, который с нашими прапорщиками находится в каких-то денежных отношениях, и они ему время от времени подкидывают нашу рабочую силу. Поели мы там и груш, и яблок, и винограда, и огурцов, а заодно и грецких орехов, не совсем спелых и оттого немного горьких. Но, на халяву и уксус – сладкий. В конце работы мы с Михой всё же решились утянуть кабачок, который во всё время нашей работы мозолил нам глаза. Хорошо, что в этот день в чайной работала добрая тётя Валя, благодаря которой я, подталкиваемый Михой, пожарил кабачок, и очень вкусно, почти по-домашнему, удалось поесть. А после этого сидел и почти 3 часа писал письма. В том числе и Луше. Ты знаешь, мама, не стоит меня в чём-то убеждать и “открывать” мне глаза. Своих подруг я вижу такими, какие они есть, и в советах даже самого близкого мне человека не нуждаюсь. Сам разберусь, ладно?
Письма тем легче, что я могу спокойно высказаться, не прерываемый мамашкиными возгласами. Конечно, за всё, что для меня сделано я кланяюсь поясно, и понимаю, что кроме родных я, в общем-то, никому и не нужен. Очень хорошо иметь в жизни людей, которые не упрекают меня в том, что ошиблись во мне, потому, что знают, как облупленного. Я рад, что вы у меня есть. Пусть говорят, что вы меня балуете. Пусть завидуют. Это наша жизнь и наше мнение. Огромные приветы им всем.